Русская ёлка после октября 1917 года

В первые годы после революции никаких специальных мер, направленных на запрет ёлки, не предпринималось; а если она и стала редкостью, то причиной тому были революция и новая жизнь.

В 1918 году М. Горький и А. Н. Бенуа подготовили и выпустили в петроградском издательстве «Парус» шикарную подарочную книгу для детей «Ёлка», оформленную прекрасными художниками. В неё были включены произведения
М. Горького, С. Чёрного, К. И. Чуковского, А. Н. Толстого, В. Ф. Ходасевича,
В. Я. Брюсова и других. На обложке красовался рисунок наряженной ёлки, на верхушке которой сияла шестиконечная Вифлеемская звезда, а вокруг – в праздничном хороводе кружили Дед Мороз и лесные звери.

Декретом Совета народных комиссаров от 24 января 1918 года, подписанным
В. И. Лениным, был введён новый западноевропейский календарь с разницей в
13 дней (именно данному декрету мы обязаны тем, что Россия теперь отмечает Рождество позже других стран). Новый год стал обычным рабочим днём. И хотя ни в декрете, ни в других исходящих от советского правительства документах этого времени об отмене Рождества не говорилось ни слова, нарушение календаря воспринималось как конец привычной жизни, утверждённых временем православных праздников.

В 1922 году Рождество Христово попытались превратить в «комсомольское рождество» («комсвятки»): комсомольские ячейки должны были организовать праздник 25 декабря, которое объявили нерабочим. В этот день произносили речи и читали доклады, разоблачающие «экономические корни» рождественских праздников; затем были политические сатиры, «живые картины», спектакли и инсценировки. На второй день устраивались уличные шествия. На третий – в клубах проводились маскарады и ёлка, её назвали «комсомольской ёлкой» (комсомольцы-пропагандисты наряжались в сатирические костюмы, изображавшие рождественских гуся и поросёнка, кулака, Антанту, Колчака, Деникина, нэпмана, языческих богов); затем проводились шествия с факелами и ритуалами сожжения икон – «божественных изображений».

Но такое доброжелательное отношение советской власти к ёлке вскоре закончилось. В конце 1924 года «Красная газета» сообщала: «...в этом году заметно, что рождественские предрассудки почти прекратились. На базарах почти не видно ёлок – мало становится бессознательных людей». Постепенно закончил своё существование и праздник «комсомольского рождества»: он был раскритикован в прессе как не сыгравший существенной роли в антирелигиозной пропаганде.

А ёлки не покупали потому, что у людей не было денег. 25 декабря 1924 года Корней Чуковский записывал: «Третьего дня шёл я с Муркой к Коле – часов в
11 утра – и был поражен: сколько ёлок! На каждом углу самых безлюдных улиц стоит воз, доверху набитый всевозможными ёлками, – и возле воза унылый мужик, безнадёжно взирающий на редких прохожих. Я разговорился с одним. Говорит: “Хоть бы на соль заработать, уж о керосине не мечтаем! Ни у кого ни гроша; масла не видали с того Рождества...”. Единственная добывающая промышленность – ёлки. Засыпали ёлками весь Ленинград, сбили цену до 15 копеек. И я заметил, что покупают ёлки главным образом маленькие, пролетарские – чтобы поставить на стол».

С 1925 года началась плановая борьба с религией и с православными праздниками.

24 декабря 1926 года на первой странице «Вечерней Москвы» ещё была помещена фотография ёлочного базара в Охотном ряду.

Но на XVI партийной конференции, прошедшей в апреле 1929 года, было принято решение о «разумной и правильной организации трудового времени». Отменили все церковные праздники; Рождество также стало рабочим днём.

Ёлки ставить запретили, объявив их «буржуазным пережитком» и «поповским обычаем». В периодической печати часто появлялись публикации, насмехавшиеся над традицией.
В детских журналах, также подхвативших порицание, осуждали детей, которые мечтали о ёлке. Например. На одном из «антиёлочных» плакатов изображён «сектант», стоящий на «священных книгах» и держащий в руках крест, который он использует как удилище. Леска заканчивается крючком, скрытым в рождественской ёлке, на которую зачарованно смотрит мальчик, протягивая к ней руки.
А коварный «сектант» думает:

«Слежу за рыбкой жадно я.
Вот ёлочка нарядная,
Заместо червячка.
Ещё даю конфеты я.
Авось, приманкой этой
Поймаю простачка».

Любопытно совмещение двух мотивировок отказа от традиции: с одной стороны, праздник детской ёлки отвергался как церковный обычай, а с другой – проводилась мысль о необходимости защитить и сохранить лес.
Например, в 1931 году ленинградский детский журнал «Чиж» разместил стихотворение Александра Введенского «Не позволим!»:

«Не позволим мы рубить
Молодую ёлку,
Не дадим леса губить,
Вырубать без толку.
Только тот, кто друг попов
Ёлку праздновать готов!
Мы с тобой – враги попам,
Рождества не надо нам».

Вечнозелёное дерево «ушло в подполье»: его тайно продолжали ставить к Рождеству во многих семьях, плотно завесив окна одеялами.
На улицах перед Новым годом можно было встретить дежурных, которые смотрели, не светятся ли где-нибудь огни ёлок.

Писательница И. Токмакова вспоминала, как в то время ставили рождественские деревья.
Елью обычно обеспечивал дворник, который перед Рождеством выезжал в лес, срубал дерево, перерубал его пополам и запихивал в мешок. Дома он накладывал на ствол лубки, и ёлка «делалась опять целенькой и стройной». Именно в это время появилось огромное количество самодельных игрушек.

Кстати, редко, если у воспитателей хватало смелости, праздники устраивали в некоторых детских садах.

Правда, иногда ёлку (она не исчезла из печатных изданий насовсем, возможно, по недосмотру) можно встретить на рисунках в книжках для детей, выходивших на рубеже 1920–1930-х годов. Так, например, в выпущенном в 1929 году сборнике
Г. Туганова «Зимой» напечатана картинка с обобщённым образом русской зимы: поле, на горизонте лес, крестьянин, едущий за дровами, охотник на лыжах с ружьём через плечо, и тут же – мужики, везущие на санях только что срубленные ёлки…

Ёлка (а вместе с ней и Рождество, и Новый год) вновь официально стала «вне закона»…